Перед вами другой человек, с бо лее страстной душой, с более ши роким самолюбием. Этот имеет в себе как будто от природы все то, что для Онегина составляет пред мет забот. Он не хлопочет о туале те и наряде: он светский человек и без этого. Ему не нужно подбирать слова и блистать мишурным зна нием: и без этого язык у него как бритва… Общее у всех этих людей то, что в жизни нет им дела, кото рое для было бы жизненною необходимостью, сердечной святыней, религией, которое бы органически срослось с ни ми, так что отнять его у них значило бы лишить их жизни. Все у них внешнее, ничто не имеет корня в их натуре. Они, пожалуй, и делают что-то та кое, когда принуждает внешняяlнеобходимость… Они постоянно говорят вам: вот что мы знаем, вот что мы думаем, а впрочем — как там хотят, наше дело -— сторона… Пока не было работы в виду, можно было еще надувать этим публику, можно было тщесла виться тем, что мы вот, дес кать, все-таки хлопочем, хо дим, говорим, рассказываем… Даже больше — можно было заняться кутежом, интрижка ми, каламбурами, театральст- вом — и уверять, что это мы пустились, мол, оттого, что нет простора для более широкой деятельности. Тогда и Печо рин, и даже Онегин, должен был казаться натурою с необъ ятными силами души. Но те перь уж все эти герои отодви нулись на второй план, потеряли прежнее значение, перестали сбивать нас с толку своей загадочностью и таинст венным разладом между ними и обществом, между великими их силами и ничтожностью дел их…
